О своем новом фонде

Мы фонд [для борьбы с лейкемией] регистрируем. Только 1 февраля у нас счет откроется. Самое смешное и приятное, что уже один мой коллега, топ-менеджер банка отдал весь свой годовой бонус, а это больше $1 млн в этот фонд. Я сказал: Евгений, ну там же семья! Он: «нет, все-все, перевожу. Я тебе верю, знаю, что не украдешь». Я буду первым, кто деньги положил, он будет вторым. В общем, не начав, начали деньги собирать. 

Все usual suspects [с которыми надо обсуждать фонд] известны. Это Минздрав, АП, Госдума. У меня произошли первые контакты со всеми. Все очень добродушны и готовы помогать. Я лично позвонил 3–4 людям, сейчас моя команда этим занимается. Все закрутилось. Там нужно поменять в законодательстве какие-то атавизмы, а потом собирать регистр стволовых клеток.

Олигархи много инвестируют, гранты дают, я не хочу их обижать. Но они делают это не по зову сердца, а по распределению. А простые вещи делают простые люди вроде Чулпан Хаматовой.

О сделке с «Яндексом»

Я допускаю, что когда-нибудь склеится с «Яндексом». Мы в хороших отношениях. Аркадий [Волож] только что приезжал, мы с ним гуляли по Лондону. Разговаривали про рак, политику, это не было разговором про сделку. Обсудили, почему она не пошла. Я извинился в очередной раз, что своим сотрудникам послал эмоциональное письмо.

Все сделки разваливаются по одной причине: мало денег. Мы не договорились, разница была $200 млн. Если бы они заплатили на $200 больше, а я бы на их месте заплатил. Но у них там свои процедуры. Я начал сделку, лежа в трансплантационной комнате, в июле. Я пытался делать ее три месяца, потом сказал: я устал, не нужно. Не договорились из-за денег, все просто. Я просил $6,2 млрд, они давали $6 млрд.

Мы с Аркадием начали с объединения. Они мне платили половину суммы акциями. И хотели сделать lock up, чтобы я не мог продавать акции 18 месяцев. Я говорил: смотри, если вы мне даете акции, которые я не могу продавать, это пораженный актив, и я хочу принимать участие. Как я могу владеть чем-то, что от меня никак не зависит? Я хочу принимать участие в бордах, направлять, подсказывать. Если вы мне платите кэш — другое дело. «Яндекс» начал говорить: ну вот, у нас устоявшаяся команда… Правильно, зачем я им нужен, со своим уставом в чужой монастырь.

О других переговорах

Я банк продал на IPO, в 2013 году. За год до этого мы с Мишей Фридманом [совладелец Альфа-банка] один раз говорили. И с Германом Грефом была беседа несколько лет назад. Я очень ценю Германа Оскаровича, мы 30 лет дружим. Понимаете, у него две шапки. Шапка СЕО банка и либерала. Как он надевает шапку либерала, он мне очень нравится.

В этой шапке он говорит: «Я не могу тебя купить, мы будем выжженная земля, ничего не останется. А так есть ты, и мой менеджмент хоть как-то двигается, глядя на вас и конкурируя с вами». Он как СЕО должен был купить «Тинькофф» (разговор был два года назад). Но как либерал, рыночник и бывший министр экономразвития, он сказал нет. Так что было три беседы. Остальное сплетни.

О выходе за границу

Я бизнесмен, инвестирую капитал там, где выгодно. Идти сюда [в Европу] — здесь сильно регулируемый рынок. Здесь нет игры в чистую прибыль, здесь игра в капитализацию. В нее играет Коля Сторонский [основатель Revolut], Monzo. Проблема в регуляторике.

Наш бизнес — регулируемый. IT легко разворачиваться на мир, потому что регуляции минимум. Раскатал приложуху в AppStore — и все. А у нас же деньги, банк. Сейчас русских никто нигде не ждет. Как только торчат уши русского акционера, центральные банки не хотят согласовывать, давать лицензии.

Vivid Money [финтех-стартап, в который инвестировал Тинькофф банк, официально запустился в 2020 году] существует три года. Даже я летал, в центральный банк Австрии, в Италию. Нам просто в коридорах, без записи, говорят: русских европейский центробанк не согласует. Это знают все. К сожалению, русский бизнесмен в мире токсичен.

О разбирательстве с США

В первой половине следующего года вы увидите решение этого вопроса. Я называю это ошибкой молодости — стать гражданином США. Когда все закончится, мы, конечно, будем в России. Что мне делать в Лондоне? Пока я завис в клинике примерно на полгода.

О том, что изменила болезнь

Терпение не было моей чертой, я тороплюсь, бегу, крушу все на своем пути. Но мне пришлось столько испытать, что я научился терпеть и быть более взвешенным. Это глобальный эксперимент. Был один Олег Тиньков, стал другой. Конечно, у меня не будет такого количества энергии и тестостерона. Первую часть жизни делал что-то для себя и своей семьи. Теперь попробую что-то сделать для других.

О смысле жизни

Стоило ли оно того? Это риторический вопрос. Безусловно, я рефлексирую. Конечно, я жалею, что пропустил, как росли мои дети. Я видел мало свою жену. Я пытался их обеспечить. Но я положил слишком много на это. Отдал все. Я отдал все силы, сколько я работал — это ужас. 14 часов в день каждый день. Было много перегибов.

Я вообще не помню Дашу, своего первого ребенка. Я не видел, как пошли мои дети. Я мало читал им сказки на ночь. Грешник я, в общем. Но я пытался поменять мир, Россию. В девяностые вся страна была стартапом. Ты проснулся, вышел на улицу. И либо ты за 200 рублей идешь на завод, либо ты стартапер.